Неточные совпадения
«
Единственное употребление и назначение этих
вещей, — думал Нехлюдов, — состояло в том, чтобы доставить случай делать упражнения Аграфене Петровне, Корнею, дворнику, его помощнику и кухарке».
Масленникова Нехлюдову нужно было просить о двух
вещах: о переводе Масловой в больницу и о 130 бесписьменных, безвинно содержимых в остроге. Как ни тяжело ему было просить человека, которого он не уважал, это было
единственное средство достигнуть цели, и надо было пройти через это.
Но
единственное оправдание социализма заключается в том, что он хочет создать общество, в котором ни один человек не будет объектом и
вещью, каждый будет субъектом и личностью.
Когда он кончил, то Марья Алексевна видела, что с таким разбойником нечего говорить, и потому прямо стала говорить о чувствах, что она была огорчена, собственно, тем, что Верочка вышла замуж, не испросивши согласия родительского, потому что это для материнского сердца очень больно; ну, а когда дело пошло о материнских чувствах и огорчениях, то, натурально, разговор стал представлять для обеих сторон более только тот интерес, что, дескать, нельзя же не говорить и об этом, так приличие требует; удовлетворили приличию, поговорили, — Марья Алексевна, что она, как любящая мать, была огорчена, — Лопухов, что она, как любящая мать, может и не огорчаться; когда же исполнили меру приличия надлежащею длиною рассуждений о чувствах, перешли к другому пункту, требуемому приличием, что мы всегда желали своей дочери счастья, — с одной стороны, а с другой стороны отвечалось, что это, конечно,
вещь несомненная; когда разговор был доведен до приличной длины и по этому пункту, стали прощаться, тоже с объяснениями такой длины, какая требуется благородным приличием, и результатом всего оказалось, что Лопухов, понимая расстройство материнского сердца, не просит Марью Алексевну теперь же дать дочери позволения видеться с нею, потому что теперь это, быть может, было бы еще тяжело для материнского сердца, а что вот Марья Алексевна будет слышать, что Верочка живет счастливо, в чем, конечно, всегда и состояло
единственное желание Марьи Алексевны, и тогда материнское сердце ее совершенно успокоится, стало быть, тогда она будет в состоянии видеться с дочерью, не огорчаясь.
— Или теперь это письмо господина Белинского ходит по рукам, — продолжал капитан тем же нервным голосом, — это, по-моему, возмутительная
вещь: он пишет-с, что католическое духовенство было когда-то и чем-то, а наше никогда и ничем, и что Петр Великий понял, что
единственное спасение для русских — это перестать быть русскими. Как хотите, господа, этими словами он ударил по лицу всех нас и всю нашу историю.
Елена послала продать свое черное шелковое платье,
единственную ценную
вещь, которою она еще владела: за это платье ей дали 25 рублей, а болезнь между тем длилась.
Я знаю то, что не достоин
Вещать о всех делах твоих:
Я не поэт, я просто воин, —
В моих устах нескладен стих,
Но ты, о мудрый, знаменитый
Царь кухни, мрачных погребов,
Топленым жиром весь облитый,
Единственный герой Бобров!
— Ах, маменька, ради бога, не хитрите со мной! Вы видите, я на все, на все согласна! ну чего ж вам еще? Пожалуйста, не бойтесь, если я называю
вещи их именами. Может быть, это теперь
единственное мое утешение!
За мгновение бывший воплощением воли, жизни и силы, он становится жалким образом
единственного в мире бессилия, превращается в животное, ожидающее бойни, в глухую и безгласную
вещь, которую можно переставлять, жечь, ломать.
Но сам Он —
единственный и основа всех
вещей, и око всех существ и причина всякой эссенции [Essentia (лат.) — сущность.]: из Его свойства возникает природа и тварь, о чем же стал бы Он с самим собой советоваться, нет врага перед Ним, а Он один сам есть все, хотение, мощь и способность.
Поварчивала мать Манефа на Смолокурова, зачем, дескать, столь дорогие
вещи закупаешь, но Марко Данилыч отвечал: «Нельзя же Дуню кой-как устроить, всем ведомы мои достатки, все знают, что она у меня одна-единственная дочь, недобрые, позорные слухи могут разнестись про меня по купечеству, ежель на дочь поскуплюсь я.
Под его чарами человек «возводит голое явление, создание Маии, на степень
единственной и высшей реальности, ставя его на место сокровеннейшей и истинной сущности
вещей».
В нашей беллетристике до конца XIX века роман"В путь-дорогу", по своей программе, бытописательному и интеллигентному содержанию, оставался
единственным. Появились в разное время
вещи из жизни нашей молодежи, но все это отрывочно, эпизодично.
— Конечно, если смотреть с точки зрения толпы, — сказал Саша, — то, конечно, эта высокохудожественная
вещь представляется в ином свете… Но, доктор, будьте выше толпы, тем более, что своим отказом вы глубоко огорчите и меня и мамашу. Я
единственный сын у матери… вы спасли мне жизнь… Мы отдаем вам самую дорогую для нас
вещь, и… и я жалею только, что у вас нет пары для этого канделябра…
— Я
единственный сын у своей матери… Мы люди бедные и, конечно, не можем заплатить вам за ваш труд, и… нам очень совестно, доктор, хотя, впрочем, мамаша и я…
единственный сын у матери, убедительно просим вас принять в знак нашей благодарности… вот эту
вещь, которая…
Вещь очень дорогая, из старинной бронзы… редкое произведение искусства.
В убогой комнате сидела худая, изможденная швея, ковырявшая что-то иглою. Она уставилась в работу красными от бессонницы и труда глазами и от времени до времени смотрела на лежавшую рядом на убогой постели худенькую белокурую девочку. Девочка была бледная, с посиневшими губами, с широко раскрытыми глазами. Бедняжку била лихорадка, и она зябко куталась в голубое стеганое одеяло,
единственную роскошную
вещь, находившуюся в комнате. Все остальное было ветхо, убого и говорило о страшной нужде.
«Существует только
единственный путь достижения свободы — цели человечества, путь отрешения от этой маленькой жизни, этого маленького мира, от этой земли, небес, тела, земных чувств, путь отрешения от всех
вещей» [См. Вивекананда.
— Права, несомненно, права, — продолжала княгиня Васса Семеновна. — Это говорю я, потому что знаю, что значит иметь
единственного ребенка. То, что вы взяли у нее мальчика, было в порядке
вещей: подобная мать не пригодна для воспитания, но то, что теперь, через двена-дцать лет, вы запрещаете ей видеться с сыном, — жестокость, внушить которую может только ненависть. Как бы ни была велика ее вина — наказание слишком сурово.
Я это понимаю, и, конечно, случись это теперь, — подозрение, весьма вероятно, могло бы закрасться и в мою голову, но в ту пору, к которой относится мой рассказ, о таких
вещах, как «свобода мнений», не думали даже люди, находившиеся в положении гораздо более благоприятном, чем бедный жидок, у которого похитили с постели его
единственного ребенка.